Я без сил рухнул на кровать и мгновенно уснул. День выдался тяжёлым — переезд в новый дом, бесконечные коробки, споры с грузчиками.
Сон накрыл меня тут же.
Я стою на лестнице между вторым и первым этажами. Вокруг — ни единого звука, только сквозь звенящую тишину пробивается монотонный жуткий скрип.
Неприятный, словно кто-то медленно царапает ногтем по стеклу или крутит ржавые петли старой двери.
Спускаюсь на первый этаж. Каждая ступенька прогибается под моим весом.
Деревянные половицы холодят босые ноги. Звук доносится из гостиной. Делаю шаг и замираю как вкопанный.
В кресле-качалке сидит старуха. Сгорбленная, с длинным носом и пронзительными глазами, которые, кажется, светятся в полумраке.
На полу лежит без сознания Вера, разметав волосы по деревянным доскам. Вдруг скрип исчезает.
Старуха встаёт и начинает медленно приближаться ко мне.
Пытаюсь попятиться, но тело будто парализовано. Ноги стали ватными, неподъёмными, словно вросли в пол.
Старуха приближается, а я пытаюсь прокричать что-то. Но голоса нет.
Сквозь этот сонный кошмар мне послышался чей-то топот. Лёгкий, но отчётливый.
***
Я приоткрыл глаза, выныривая из липкого сна.
Казалось, что я уснул на животе и даже не пошевелился за всё время.
Солнечный луч пробивался сквозь неплотно задёрнутые шторы, ослепляя меня.
Через секунду снова послышался топот, как будто кто-то пробежал рядом с кроватью.
— Вера, — простонал я. — Ты что, побегать решила с утра пораньше?
Протёр глаза и присел на кровать. В голове шумело. Было ощущение, что мне приснился странный сон про какого-то ребёнка из кладовки.
Смутный, как туман над рекой в осеннее утро. Но тревожный настолько, что даже сейчас сердце колотилось неровно.
Позади меня послышался шорох. Едва уловимый, как дуновение ветра по листве.
Я медленно повернулся и от неожиданности резко дёрнулся, свалившись на пол.
За кроватью выглядывала маленькая девочка лет семи.
Она словно играла в прятки, скрываясь за кроватью, и наблюдала за мной с любопытством и странной, совсем недетской усмешкой.
Чёрные как смоль волосы, бледное фарфоровое личико и огромные, будто нарисованные тёмные глаза без блеска.
Через секунду она вскочила и убежала в коридор, мелькнув белым платьицем.
Я так и остался сидеть на полу не шевелясь. Сердце колотилось как бешеное.
***
Я медленно встал и нерешительно обошёл кровать, выглянул в коридор. Пусто. Только половицы поскрипывали под моими ногами, вторя шагам.
Дверь в комнату, где ночевала Вера, была приоткрыта — из щели струился мягкий свет.
— Вер, — позвал я жену негромко.
— Да, милый, — отозвалось из комнаты нежно и безмятежно.
— Что это за ребёнок у нас бегает? — спросил я, подходя ближе к двери.
Вера ничего не ответила. Я сделал несколько шагов и заглянул в комнату.
— Слышишь ме... — и замолк на полуслове, не веря своим глазам.
Вера сидела на кровати и преспокойно расчёсывала волосы той самой девочки.
Девочка стояла неподвижно как статуя и смотрела на меня не моргая.
Вера аккуратно расчёсывала её длинные чёрные волосы.
— Это что? — ошарашенно спросил я у Веры, вцепившись в дверной косяк, чтобы не упасть.
Вера улыбнулась, и в этой улыбке было что-то чужое, не её.
— Разве ты не узнаёшь нашу Евдокию?
Я оглянулся, потупился на пол, будто что-то искал. Может, свой здравый рассудок?
"Это был не сон!" — промелькнула мысль в голове.
Вдруг раздался тоненький голосок девочки, пробравший меня до мурашек.
— Мама, почему папа меня не любит?
От её слов у меня проступил холодный пот на лбу.
— Очень любит, милая, просто не привык пока, — пропела Вера, не прекращая расчёсывать эти жуткие чёрные волосы.
Я отступил на шаг, не в силах оторвать взгляд от этой пугающей картины.
***
Я понимал, что моя жена обезумела, а в доме происходит какая-то чертовщина.
Вернулся в спальню, наспех переоделся, натягивая первое, что попалось под руку. Джинсы, футболка, свитер сверху. Меня знобило.
Прошёл по коридору, снова заглянув в ту комнату.
Девочка по-прежнему стояла неподвижно, а Вера расчёсывала ей волосы. Бесконечно. Как заведённая кукла.
На её лице застыла странная улыбка, а глаза... её глаза казались пустыми, безжизненными.
Спустился с топотом по лестнице вниз, перепрыгивая через две ступеньки. Накинул куртку и шапку и выскочил из дома.
"Эта старуха точно что-то знает", — промелькнуло в голове.
Обошёл дом и перепрыгнул через низенький заборчик, который ограждал соседний участок.
Покосившаяся калитка висела на одной петле, словно её давно никто не открывал. Во дворе никого. Несколько голых кустов, пара яблонь с искривлёнными стволами.
Ничего для хозяйства не было видно. Даже странно. Если она здесь живёт, в этой хибаре, то должна была завести скотину или хотя бы огород.
Я прислонился к оконцу, сложив ладони лодочкой у глаз, чтобы проверить, есть внутри кто или нет.
Ничего не видно — стёкла мутные, будто их десятилетиями никто не мыл. Подошёл к двери и попытался открыть. Дёрнул ручку, но дверь не поддалась. Заперто.
— Чего тут рыщешь? — раздался скрипучий голос за спиной.
***
Я резко развернулся, чуть не потеряв равновесие. Передо мной оказалась старуха.
Она опиралась о суковатую палку и исподлобья пронзительно смотрела на меня.
— Что вы знаете об этом доме? — спросил я, стараясь унять дрожь в голосе.
Старуха сплюнула на землю жёлтую слюну и покачала головой.
— Я же говорила, что вам уезжать надо, а ты не поверил. Теперь поздно, — проскрипела она.
— Да что тут происходит? Вы можете мне объяснить? — чуть ли не криком спросил я.
— Отойди, — сказала она, подошла к двери и провернула ключ в замке со скрежетом. — Внутри поговорим, — добавила не поворачиваясь ко мне.
Старуха щёлкнула выключателем, и избу озарила тусклая электрическая лампочка на потолке.
Я прошёл внутрь, немного пригнувшись — дверной проём был довольно низким.
Огляделся. Внутри пахло сыростью, травами. На стенах висели старые иконы, потемневшие от времени, пучки засохших трав, связанные бечёвкой.
Старушка, шаркая ногами, прошла к старому столу, покрытому выцветшей клеёнкой, налила в жестяную кружку воды из графина и сделала несколько глотков.
— Чего встал? Садись, — пробурчала она, указывая скрюченным пальцем на лавку.
***
Я сел на небольшую лавку у стола, которая жалобно скрипнула под моим весом.
Окошко было маленькое, сквозь мутные стекла сложно что-либо разглядеть. В избе пахло чем-то горьким — то ли травами, то ли старостью.
— Умрёте вы с женой! — неожиданно сказала она, глядя не на меня, а куда-то сквозь.
Я замер, остановив взгляд на её сморщенном лице. Уже немного раздражённо сказал:
— Вы можете мне нормально всё объяснить? Без этих ваших пугалок. Что происходит?
Старушка придвинула к себе табурет, который стоял под столом, и села, поставив на него свои костлявые локти.
— Девочка уже появилась? — спросила она.
— Да, — удивлённо ответил я. — Вера называет её Евдокией и ведёт себя так, будто это наша дочь. Но у нас нет детей!
— Не девочка это вовсе, — продолжила она, доставая из кармана пачку "Беломорканала".
Папиросы были мятые, некоторые даже сломанные.
Она не спешила продолжать, словно собираясь с мыслями или решая, сколько мне можно рассказать.
На столе лежал коробок спичек с потёртой наклейкой. Она взяла его, отодвинула крышку и чиркнула спичкой.
Поднесла к папиросе, глубоко затянулась, и избу наполнил сизый дым.
Выпустила густое белое облако изо рта, которое медленно поднялось к потолку.
— А кто? — не выдержал я, нервно барабаня пальцами по столу.
Старуха затушила спичку и сказала одно слово, от которого холод пробежал по моей спине.
— Ведьма.
***
Звучало как бред, но после всего увиденного я был готов поверить во что угодно.
Старуха ещё раз затянулась, и кончик папиросы вспыхнул красным. Она продолжила.
— Она здесь много десятилетий жила, лет семьдесят назад. Мне о ней ещё бабушка моя рассказывала, — она показала пальцем в сторону моего дома. — Там изба её была. Черная такая, с резными наличниками. Никто к ней не ходил, боялись все. А кто заходил, не все возвращались.
Я слушал затаив дыхание, чувствуя, как по коже бегут мурашки от каждого её слова.
— Ну, за все происки местные пришли однажды, — продолжила старуха, поправляя платок на голове. — Двери и окна заколотили наглухо и подожгли. Чтоб наверняка.
Старуха опять затянулась и выпустила горький дым, который окутал её морщинистое лицо.
— Как бабушка рассказывала, — продолжила она, глядя в окно, словно видела там тот самый пожар, — Из избы раздался не крик, а рык, словно животное какое-то рвали на куски. Диким был, нечеловеческим. Всю ночь изба горела, а из неё то плач детский доносился, то смех, то вой звериный. Когда солнце встало, на том месте только пепелище осталось.
— Жуть, — произнёс я, представив весь этот ужас и невольно содрогнувшись.
— А лет десять назад мужичок появился и купил этот участок, — продолжила старуха, стряхивая пепел прямо на пол. — Этот дом и отстроил, дурень, прямо на могиле ведьмы. Мы его предупреждали — нельзя там строить. Но кто ж слушает? Деньги-то все карман жгли. Через месяц нашли его... — она сделала паузу, — в петле.
Я сглотнул ком в горле.
— А потом другие хозяева были. Недолго жили, — она пожала плечами, словно речь шла о погоде, а не о смертях. — Кто уезжал, кто помирал. А теперь вы.
— Вы можете сказать, что мне делать? — спросил я нервно.
— Жена сама не своя? — неожиданно спросила она, прищурив один глаз.
Я кивнул, вспомнив застывший взгляд Веры.
— Девочку эту нужно убить, — произнесла старуха. — Иначе сгинете!