Вера покачивалась в кресле, прижимая к груди младенца. Тихо, размеренно, словно делала это всю жизнь.
На её лице застыло выражение абсолютного спокойствия. Так естественно, будто я только вчера забрал её из роддома, а сегодня она — счастливая мать, баюкающая долгожданное дитя.
Я стоял в дверном проёме, не в силах пошевелиться.
Часы на стене показывали половину третьего ночи. В доме было тихо — только мерное тиканье часов да приглушённое дыхание. Сердце колотилось бешено от этой сцены. Откуда, чёрт возьми, в нашем доме взялся ребёнок?
— Вер, откуда этот ребёнок?
Она медленно подняла глаза. Светло-голубые, они казались почти чёрными в полумраке комнаты.
На её лице играла такая безмятежная улыбка, какой я не видел уже много месяцев.
— Дом нам подарил, — тихо ответила она, продолжая покачиваться в кресле-качалке.
— Ты с ума сошла, что ли? — я не сдержался и заорал, сжимая кулаки.
Вера поджала губы и нахмурилась, на её лбу появилась вертикальная морщинка.
— Не кричи. Ребёнок заплачет.
Но младенец не плакал.
Вообще никак не реагировал на мой крик. Просто лежал, завёрнутый в клетчатый плед, который я видел раньше в комоде нашей спальни, и смотрел на меня серыми глазками.
Взгляд прямо в душу — так смотрят старики, познавшие жизнь, а не новорожденные дети.
Комната вдруг стала казаться меньше. Я заметался по ней, схватившись за голову. Волосы были влажными от пота, хотя в доме было прохладно.
— Это какой-то дурдом! Полный дурдом! — повторял я без конца.
Первая мысль — выбежать отсюда, позвать на помощь.
Подбежал к входной двери, дёрнул ручку. Заперто.
— Кто подбросил младенца? — разворачиваюсь к Вере, голос срывается. — Как он сюда попал? Ты открыла дверь кому-то?
Она покачала головой, будто я спрашивал совершенную глупость, и продолжила напевать колыбельную.
***
Надо было выяснить, как ребёнок попал в дом. В голове вертелась только одна мысль — его подбросили.
Как в старых фильмах, где на пороге находят корзинку с подкидышем. Но корзинки не было. И никаких следов постороннего.
Накинув плащ, я распахнул дверь. Металлическая ручка холодила ладонь.
На улице стояла кромешная тьма. Ни звёзд, ни луны — небо затянуто тучами, плотными, как войлок.
Тишина такая, что звенит в ушах. Даже ветра нет, чтобы шевелить листья на деревьях.
С трудом нашёл телефон в кармане плаща, включил фонарик.
Луч света выхватил из темноты крыльцо с облупившейся краской, дорожку, усыпанную гравием... Никаких следов.
Земля после вечернего дождя была влажной, податливой — на ней должны были остаться следы, если кто-то приходил.
Но ничего, только мои собственные следы от домашних тапок.
Решил обойти дом. Может, там найдётся что-нибудь. Спускаясь с крыльца, споткнулся о какой-то корень, выпирающий из земли. Тапок слетел с ноги, нога заскользила по грязи.
— Твою мать! — выругался я, поднимаясь и нащупывая обувь.
Ладонь полностью ушла в мокрую холодную грязь. Я вытер её о плащ, оставляя грязные разводы.
Обошёл дом по периметру, стараясь не шуметь, словно боялся спугнуть кого-то. Задняя дверь была заперта.
Я дёрнул её пару раз, потом ещё раз, с силой — всё нормально.
Вдруг позади что-то хрустнуло — будто ветка сломалась под чьей-то ногой. Я резко развернулся, выставив телефон на вытянутой руке.
Свет выхватил из темноты её. Ту самую старуху, которую я видел днём.
Тогда она стояла за забором и что-то бормотала, глядя на наш дом. Я решил, что это просто чудаковатая соседка.
Сейчас она стояла у забора неподвижно как статуя.
Сгорбленная, в тёмном платке, накинутом на плечи, с морщинистым лицом, похожим на печёное яблоко. И даже не сощурилась, когда свет ударил ей прямо в глаза.
— Доигрались, идиоты, — прошипела она сквозь редкие зубы.
Её голос напоминал шелест сухих листьев.
— Что? — я опешил от такого приветствия, сделал шаг назад.
— Уезжайте из этого дома. Немедленно, — каждое её слово падало, как камень в тишине ночи.
В этот момент со стороны дома раздался голос Веры.
— Лёша! Ты где? Лёш!
— Сейчас иду! — я обернулся в сторону и крикнул.
Когда повернулся обратно — старухи уже не было.
Как сквозь землю провалилась. Я осветил фонариком кусты, забор — никого. Ни звука шагов, ни других признаков присутствия.
Что за чертовщина здесь происходит? Может, мне всё это чудится?
***
Я бегом вернулся к дому, снова чуть не запнувшись у крыльца — проклятый корень! Ноги в мокрых тапках противно хлюпали.
Вера стояла в прихожей с ребёнком на руках, закутанным в плед. В полумраке её лицо выглядело бледным, но странно одухотворённым — будто она познала какую-то великую тайну.
Я запер дверь, дважды проверив замок, и сразу выпалил:
— Я звоню в полицию. Прямо сейчас. Это ненормально! — руки тряслись так, что я с трудом достал телефон из кармана.
— Не смей, — в голосе Веры появились стальные нотки, которых я никогда раньше не слышал. — Даже не думай.
Она выглядела решительной и внезапно очень чужой. Будто незнакомка с лицом моей жены.
— А что нам делать, Вер? — я повысил голос, но тут же заставил себя говорить тише. — Ты как сумасшедшая посреди ночи сидишь в темной комнате с чужим ребёнком. Я что, в фильме ужасов снимаюсь?
Она держала малыша одной рукой, а другую положила мне на плечо. Её пальцы были тёплыми, почти горячими. Хотя у Веры всегда были холодные руки.
Она часто шутила, что заимствует у меня тепло.
— Успокойся, — мягко сказала она. — Давай просто поговорим. Всё не так, как ты думаешь.
Я посмотрел на ребёнка — он уже лежал с закрытыми глазками и тихо посапывал. Такой маленький и беззащитный.
— Я сейчас отнесу его в комнату, и мы поговорим, — тихо произнесла Вера.
Я нервно кивнул, не в силах выдавить из себя ни слова, и побрёл на кухню.
В голове путались мысли. Почему-то вспомнились слова странной старухи: "Уезжайте из этого дома".
Налил себе воды из-под крана и выпил залпом. Потом ещё стакан. Горло пересохло от волнения.
Поставил чайник.
Через минут пять Вера спустилась. На её лице замерла та же лёгкая улыбка, словно всё происходящее было в порядке вещей.
— Спит, — сказала она с нежностью, которую я не слышал в её голосе несколько долгих месяцев. — Как ангелочек.
***
Мы сели в гостиной напротив друг друга. Свет не включали — только настольная лампа бросала тёплый жёлтый круг на журнальный столик между нами.
Я чувствовал себя словно в каком-то дурном сне, где всё привычное вдруг стало искажённым, неправильным.
— Что тут произошло, Вер? — мой голос звучал устало.
— Чудо какое-то, — её глаза светились внутренним светом, похожие на две яркие звезды во тьме.
Я провёл рукой по лицу. Меня начинало раздражать это восторженное состояние жены, когда реальная ситуация требовала совсем других эмоций.
— Ты можешь нормально объяснить, где ты взяла этого ребёнка? — я старался говорить ровно, но в голосе всё равно проскальзывало раздражение.
Вера смотрела на меня несколько долгих секунд, словно решая, могу ли я понять то, что она скажет.
Её взгляд был одновременно ласковым и оценивающим. Она сцепила пальцы — жест, который всегда выдавал её волнение.
— Я проснулась ночью, потому что услышала детский плач, — начала она. — Сначала думала, что это сон. Но когда открыла глаза, поняла — плач доносился с первого этажа.
Я нервно потёр шею, чувствуя, как внутри нарастает тревога. Мышцы шеи были напряжены до боли.
— Почему ты меня не разбудила? — спросил я.
— Не хотела тебя беспокоить, — Вера пожала плечами. — Я спустилась вниз, — продолжила она. — И увидела странный свет из кладовки под лестницей.
— Какой ещё свет? — перебил я, подаваясь вперёд. — У нас там вообще лампочки нет.
— Такой... голубоватый. Мягкий, — она обхватила себя руками, словно ей стало зябко от одного воспоминания. — Не электрический, а какой-то... волшебный, другой. Я открыла дверь, а там на полу лежала совсем голенькая малышка, — в её глазах заблестели слёзы. — Лёш, можешь верить или нет, но я сразу почувствовала — это мой ребёнок. Наш ребёнок. Будто я его сама родила.
Я смотрел на неё, нахмурившись. После всего, что мы пережили, после потери своих детей... этот рассказ звучал как бред сумасшедшего.
— То есть, ты хочешь сказать, что ребёнок просто... материализовался в нашей кладовке? — я старался не звучать саркастично, но получалось плохо.
— Я знаю, как это звучит, — Вера опустила взгляд. — Но это правда. Ты же сам видел — никаких следов снаружи. Никто не приходил.
— А записки? Может, там была записка или что-то ещё?
— Ничего. Только малышка, — её лицо просветлело. — Лёш, это же Божий дар, — торжественно произнесла она. — После стольких потерь, стольких слёз... Разве не об этом мы молились?
Я развёл руками и опустил их на голову, сжимая виски.
— А по-моему, это какое-то проклятье, — пробормотал я. — Или чья-то злая шутка.
В тот же миг со второго этажа раздался пронзительный детский плач.
***
Вера рванула наверх как ошпаренная, не говоря ни слова. Я поплёлся следом, растирая виски.
Голова начинала раскалываться, словно кто-то вбивал в неё гвозди изнутри.
Поднимаясь по лестнице, заметил, что дверь в комнату напротив открыта, и оттуда льётся свет от настольной лампы.
«Слава богу, не в нашу спальню», — пробормотал я, хотя радоваться тут было нечему.
Эта комната предназначалась для детской — я даже успел купить кроватку.
Приблизившись к комнате, увидел жену.
Вера сидела на краю кровати спиной ко мне и тихонько напевала какую-то колыбельную. В её голосе было столько нежности, что у меня защемило сердце.
Месяцами она была как в воду опущенная после последней потери, ходила как тень, едва разговаривала.
А сейчас в ней снова проснулась жизнь.
— Вер, это всё ненормально, как ты не понимаешь? — произнёс я, почёсывая затылок. — Нельзя просто взять и оставить себе чужого ребёнка...
Я медленно обошёл кровать, чтобы видеть её лицо, и застыл на месте.
Вера кормила ребёнка своей грудью.
— Что это?! — ошарашенно спросил я, чувствуя, как по спине пробежал холодок.
Жена посмотрела на меня сияющими глазами. На её щеках играл румянец, она выглядела очень счастливой.
— Милый, у меня появилось молоко! — её голос дрожал от восторга. — Разве это не чудо?
Я смотрел на эту картину, не веря своим глазам.
Ребёнок сосал грудь и при этом, не отрываясь, наблюдал за мной. Без единой эмоции на крошечном личике. Просто смотрел. Изучал.
Эти серые глаза казались слишком осмысленными для младенца.
И тут я заметил ещё кое-что странное.
Младенец стал будто немного больше. Клетчатый плед, в который он был завёрнут несколько минут назад, теперь казался ему маловат — ножки уже выглядывали из-под края ткани.
Я моргнул несколько раз, надеясь, что зрение меня подводит. Может, просто игра света и тени? Но нет. Ребёнок определённо подрос.