Я еле держалась на ногах, но упрямо шла за Максимом в квартиру свекрови.
Голова кружилась, в горле першило, словно наглоталась битого стекла. Макс, бледный как полотно, всё твердил:
— Юль, не ходи туда... Не надо тебе этого видеть.
Но я всё равно вошла. И замерла. Господи, лучше бы я его послушала...
Любовь Андреевна висела посреди комнаты.
Ремень впился в шею, а на лице застыла такая гримаса, что у меня внутри всё оборвалось.
Я попыталась закричать, но из горла вырвался только сиплый хрип.
— Тихо-тихо, — Максим подхватил меня под руку. — Пойдём на кухню.
Он усадил меня на стул, трясущимися руками налил воды. Долго не мог открыть пузырёк с каплями.
— На, выпей... Сейчас легче станет.
Я глотала воду, а в голове крутилась одна мысль: "Как же так? Как?.."
Максим метался по кухне как загнанный зверь. То садился рядом, то вскакивал. Наконец достал телефон.
— Полиция? Я... мать... она... — он глубоко вздохнул. — Приезжайте. Мать повесилась.
Он опустился на стул и закрыл лицо руками. Ещё несколько дней они со свекровью ругались на лестничной площадке.
Ненавидела меня, да. Но была жива. А теперь...
Теперь только эта страшная маска вместо лица и затянутый на шее ремень.
— Максим, — прохрипела я, — может, это я виновата? Может, если б я тогда...
— Замолчи! — он резко поднял голову. — Даже не думай об этом. Слышишь? Не смей себя винить.
Мы с Максимом так и сидели на кухне, не в силах пошевелиться.
Будто время застыло в этой квартире вместе с её хозяйкой.
***
Вскоре приехали полицейские. Трое в форме и один в штатском - немолодой, с внимательными глазами и блокнотом в руках.
Пока эксперты суетились в комнате, он присел к нам за стол.
— Расскажите, как обнаружили тело.
Максим говорил сбивчиво, то и дело поглядывая на меня.
— Мать не отвечала на звонки... Весь день... Я приехал с Иркутска только сегодня.
— А вы, значит, невестка? — он повернулся ко мне.
— Да... — мой голос всё ещё напоминал карканье. — Только мы... не очень ладили.
— Понятно, — он что-то черкнул в блокноте и посмотрел на Максима. — Очень интересно. Потому что там следы. Мужские. Сорок третий размер, не меньше.
У меня похолодело внутри.
— Товарищ капитан! — из комнаты выглянул молодой опер. — Тут эксперты просят взглянуть.
Он вышел. Через стенку доносились их приглушённые голоса, щелчки фотоаппарата, шорохи.
— Всё, хватит, — Максим решительно поднялся. — Юль, мы едем в больницу. Нужно тебя проверить.
— Куда вы? — капитан появился в дверях.
— В приёмный покой. А потом в гостиницу. Здесь оставаться... — Макс замолчал.
— Хорошо, — кивнул он. — Адрес гостиницы оставьте. И телефоны. Будут вопросы - позвоню.
Пока Максим записывал данные, я смотрела в окно.
Там уже стемнело, и в чёрном стекле отражалась кухня - такая знакомая и такая чужая теперь.
Казалось, даже стены пропитались этим кошмаром, и находиться здесь стало совершенно невозможно.
— Идём, родная, — Макс помог мне встать. — Держись за меня.
***
Утро в гостинице началось с телефонного звонка. Я лежала, завернувшись в одеяло, а Максим ходил по номеру с телефоном.
— Нет, не сможем приехать... Да, жена очень слаба... В больнице всю ночь продержали, желудок промывали...
Я поёжилась, вспоминая эту процедуру.
— Хорошо-хорошо, — донёсся голос Макса. — Комната триста двенадцать.
Он присел на край кровати.
— Оперативник приедет. Сергей Николаевич какой-то... Корнеев фамилия. Ты как, сможешь?
— Смогу, — я с трудом села. — Только в душ сначала...
До ванной я добрела, держась за стенку. Ноги всё ещё были ватными.
Горячие струи немного взбодрили, но стоило наклониться за полотенцем — комната поплыла перед глазами.
— Максим! — позвала я.
— Что такое? — он тут же возник в дверях.
— Голова кружится...
— Давай помогу, — он подхватил меня под локоть. — Вот так, потихоньку...
Я только успела прилечь, как в дверь постучали. Три чётких удара.
— Здравствуйте, — на пороге стоял крепкий мужчина лет сорока. — Корнеев Сергей Николаевич.
— Проходите, — Максим пододвинул стул. — Только давайте недолго, жена...
— Понимаю-понимаю, — Корнеев устроился поудобнее, достал папку. — Юлия Александровна, как самочувствие?
— Так себе, — я попыталась улыбнуться. — Но жить буду.
— Это главное, — он как-то по-особенному взглянул на меня. — А теперь расскажите подробно о последних днях. Каждую мелочь вспомните.
Я начала рассказывать. Про странные звуки за стеной у свекрови, про крысу, про паралич...
Корнеев слушал внимательно, иногда делая пометки в протоколе.
А я всё говорила и говорила, словно прорвало. Может, это лекарства так действовали, а может, просто накопилось.
— Что-нибудь прояснилось? — спросил Максим, когда я закончила рассказ.
Корнеев помедлил, постукивая ручкой по папке.
— Да, есть новости. Сегодня ночью задержали подозреваемого.
— Где? — выдохнула я.
— У теплотрассы. Ходил по трубам, насвистывал что-то... Явно не в себе человек.
У меня внутри всё оборвалось.
— Значит... это не свекровь? Не она была тогда у меня в квартире?
— Любовь Андреевна была мертва уже четыре дня, — мягко сказал оперативник. — Экспертиза точно установила время смерти.
Я схватилась за голову.
— Четыре дня? Но как... Кто же тогда?..
Корнеев достал из папки фотографию и протянул Максиму.
— Вам знаком этот человек?
Муж взял снимок. Я увидела, как побелело его лицо.
— Гена... — прошептал он. — Это же... Гена...
— Кто? — я приподнялась на подушке.
— Двоюродный брат мой... — Максим провёл рукой по лицу. — Господи, я десять лет о нём ничего не слышал! Он же в психбольнице был...
— Сбежал месяц назад, — кивнул Корнеев.
— Что он говорит? — перебила я. — Зачем он это сделал?
— Бредит в основном. То про какой-то долг вспоминает, то про очищение рода... — оперативник захлопнул папку. — Но главное – признался. И в убийстве Любови Андреевны, и в покушении на вас.
Максим обхватил голову руками.
— Теперь-то его точно обратно упрячут, — Корнеев поднялся. — Надолго.
Я разрыдалась. Все эти дни...
Пока я ходила на работу, разговаривала с мамой по телефону, жила обычной жизнью – свекровь за стенкой уже была мертва.
А за мной следил сумасшедший. Выжидал момент...
— Тихо-тихо, — Максим прижал меня к себе. — Всё позади.
Я плакала у него на плече, а в голове крутилась одна мысль: действительно ли всё позади? Или это только начало?
Собравшись с силами, я спросила:
— А как... как он попал в квартиру?
Корнеев достал из папки еще один лист:
— Способ, надо сказать, оригинальный. Пробил дыру в стене кухни.
Я похолодела, вспомнив небольшую дыру под раковиной.
— И давно он там... обосновался?
— Судя по всему, около недели, — оперативник помолчал, внимательно глядя на меня. — Знаете, вам невероятно повезло. По какой-то причине он не довел дело до конца, убежал.
— А что он... — я запнулась, — Что он хотел сделать?
Корнеев снова помедлил.
— При допросе вел себя странно. Улыбался и говорил, что хотел отрезать вам уши... чтобы вы, цитирую, "не подслушивали семейные тайны".
Я непроизвольно схватилась за уши. Максим крепче прижал меня к себе.
— Что теперь будет? — глухо спросил он.
— Заведено уголовное дело, — Корнеев начал складывать бумаги в папку. — Процесс небыстрый, сами понимаете. Экспертизы, допросы... Но учитывая состояние вашего брата, скорее всего его признают невменяемым. Проведет остаток жизни в психиатрической больнице.
— А мы? — прошептала я. — Что нам теперь делать?
— Жить, — просто ответил оперативник. — Живите и не оглядывайтесь. Он больше никому не причинит вреда.
Уже у двери он обернулся.
— Если что-то вспомните или понадобится помощь – звоните. В любое время.
Когда шаги Корнеева стихли в коридоре, я уткнулась в плечо мужа.
— Максим, я боюсь... Боюсь возвращаться домой.
— Продадим квартиру, — он гладил меня по голове. — Купим новую. Начнем все сначала.
***
Прошёл месяц. Я постепенно начала приходить в себя, хотя кошмары всё ещё мучили по ночам.
Максим был рядом, поддерживал как мог. Мы похоронили Любовь Андреевну на старом городском кладбище, рядом с её родителями.
Я до сих пор помню тот июльский день, как Максим долго стоял у могилы, а потом посадил куст белых роз – она их так любила...
Квартира свекрови по наследству отошла к Максиму.
Первое время я не могла туда заходить – каждая вещь, каждый угол напоминал о случившемся.
Но постепенно мы взялись за ремонт: сменили обои, купили новую мебель, перекрасили стены. Словно пытались стереть все следы той трагедии.
Слишком много боли впиталось в эти стены. Купили новую. Начали жизнь с чистого листа.
И вот, год спустя после смерти Любови Андреевны, мы стоим в нашей новой гостиной перед её портретом.
Свеча мягко освещает знакомые черты – строгие и в то же время такие родные теперь.
— Знаешь, — говорю я, не отрывая взгляда от фотографии, — я часто думаю... Может, если бы я тогда постирала ей бельё... Если бы не была такой упрямой... Всё могло бы сложиться иначе.
Максим обнял меня.
— Не вини себя. Ты здесь ни при чём.
— Но мы же могли бы подружиться, — чувствую, как слёзы наворачиваются на глаза. — Твоя мама и я... Просто не успели.
Мы молчим, глядя на пламя свечи. За окном шелестят листья, где-то смеются дети, жизнь продолжается.
Я прижимаюсь к мужу, не сдерживая слёз. Может быть, там, в другом мире, Любовь Андреевна слышит нас. И понимает. И прощает.
А через пару месяцев я узнаю, что беременна.
Когда рождается девочка, мы называем её Любочкой – в память о бабушке, которую она никогда не увидит, но о которой мы обязательно расскажем.
Расскажем всё хорошее, светлое, доброе. А страшное пусть останется в прошлом – там ему и место.