Я замерла у двери, вжавшись в дверной косяк. В полумраке дома Ирина Сергеевна с Игнатом застыли как два истукана.
Тишина давила на уши. Что-то зловещее таилось в их неподвижности, в этом жутком молчании.
Удар обрушился внезапно. Будто небо рухнуло на голову.
Мир качнулся, поплыл. Сквозь наползающую темноту прорвался шершавый голос:
— От меня не убежишь...
А потом — провал. Пустота. Ничего.
— Ритка, очнись! Да что ж такое-то...
Голос Машки пробивался издалека, словно сквозь толщу воды.
Я с трудом подняла веки. Две встревоженные физиономии маячили надо мной — Машка хмурилась, а Олеська кусала губы.
— Ну наконец-то! — выдохнула Машка. — А то я уж думала, придётся тебя водой поливать.
— Где мы? — язык еле ворочался.
— Тихонько, тихонько, — Машка подставила плечо. — Давай-ка присядем для начала.
Я осмотрелась, и внутри всё похолодело.
Кирпичные стены, покрытые плесенью. Тусклая лампочка под потолком едва разгоняла мрак.
Железные нары вдоль стен. И решётка — массивная, как в настоящей тюрьме.
— Ой, мамочки! — Олеська заметалась по камере. — Прям как в этих ужастиках про маньяков! Нас же теперь... нас же...
— А ну прекрати истерику! — прикрикнула Машка. — Развела тут сырость.
Я поднялась, цепляясь за стену, добрела до решётки. Металл обжёг холодом пальцы.
— И не дёргай, — буркнула Машка. — Я уже все руки в кровь стёрла — не поддаётся, зараза.
— Слушайте, — я обернулась к подругам, — а Мишка с Катькой где?
Машка только рукой махнула.
— А леший их знает! Нас сюда запихнули, а их... — она осеклась.
— Ой-ёй, — простонала Олеська, хватаясь за голову. — В глазах темнеет...
— Только этого не хватало! — Машка подскочила к ней. — Я тебе грохнусь! Нашла время.
— Да не играю я, — всхлипнула Олеська. — Правда мутит...
— А ты носом дыши, носом! — Машка усадила её на нары. — И не раскисай тут. Нам ещё отсюда выбираться надо.
Я прислонилась к холодной стене.
В затылке пульсировала боль, а в голове крутился один вопрос: что им от нас нужно?
***
В помещении царила гробовая тишина. Я разглядывала пустую камеру напротив — такую же мрачную, с железными нарами.
Ни единого окошка, только эти давящие кирпичные стены и тусклый свет лампочки.
— Маш, — я потёрла ноющий затылок, — готова спорить на что угодно — мы под землёй.
— А то! — фыркнула Машка. — Этот верзила нас минут двадцать вниз тащил. Как мешки с картошкой — руки связал, на башку тряпки накинул и поволок.
Олеся сидела на нарах, обхватив коленки. Вся съёжилась как воробей под дождём.
— Рита, — пискнула она, — у тебя ж мобильник был!
Я лихорадочно обшарила карманы. Пусто.
— Нету, — покачала головой.
— Ой, мамочки! — Олеська уткнулась лицом в колени. — Всё, кранты нам! В рабство продадут, как пить дать! Я в новостях видела...
— Да заткнись ты! — прошипела Машка, но тут же смягчилась.
Присела рядом, погладила Олеську по спутанным волосам.
— Ну чего ты раскудахталась? Прорвёмся как-нибудь...
Где-то скрипнула дверь. По коридору застучали каблуки — цок-цок-цок, — эхом отдаваясь от стен.
К этому звуку примешивались тяжёлые шаги. Я замерла — знала, кто идёт.
И точно: из полумрака выплыла Ирина Сергеевна собственной персоной. За ней, как два верных пса, шли Игнат и долговязый.
— Ну что, Гришенька, — пропела Ирина Сергеевна медовым голоском, — Выбирай себе невесту!
Долговязый улыбнулся, показав щербатый рот.
Вот оно что — маменькин сынок, значит.
Он вцепился в прутья решётки своими лапищами и начал нас разглядывать.
Глазки маленькие, злые, так и бегают туда-сюда.
— А чего выбирать-то, мам? — прогнусавил он. — Я уже присмотрел одну... — и уставился на меня, облизнув губы. — Вчера в щёлочку подглядывал, как она спит...
Мы с Машкой переглянулись. Так вот кто таился ночью за стенкой!
— Ишь ты, — прошептала Машка одними губами, — жених выискался...
Я невольно попятилась в угол камеры. От взгляда этого Гриши по спине побежали мурашки.
***
Гриша вытянул свой костлявый палец и начал водить им в воздухе, словно дирижёр.
Остановился, указав на меня.
— Вот эту хочу! Мою красавицу...
— Ай да молодец, сынок! — Ирина Сергеевна расплылась в улыбке. — На новую луну и окрутим вас, чин по чину.
— Да вы что, совсем с катушек съехали?! — взвизгнула Олеська. — Нас же искать будут! Полиция! Родители! Вас всех пересажают!
Наши тюремщики загоготали как стая гиен.
Особенно старался Гриша — хрюкал, заходился, показывая свои гнилые зубы.
— Игнат, — Ирина Сергеевна повернулась к сыну, — Скажи своей, пусть девочек покормит. Голодные небось.
Игнат послушно кивнул.
— А где Миша с Катей? — я шагнула к решётке. — Что вы с ними сделали?
Ирина Сергеевна смерила меня презрительным взглядом.
Поджала губы, развернулась и поплыла прочь по коридору.
Сыновья потрусили следом как два медвежонка за мамашей.
В камере повисла тишина. Машка металась из угла в угол, потирая подбородок и что-то бормоча себе под нос.
Олеся раскачивалась на нарах, обхватив колени, и шептала молитвы.
— Выберемся, — сказала я в пустоту.
Но девчонки будто не слышали меня.
И тут я вспомнила!
Судорожно сунула руку в крошечный кармашек джинсов — есть!
Монета Вадима была на месте. Достала её, поднесла к тусклой лампочке.
Чёрный металл тускло блеснул.
Странные символы змеились по краям — не то руны, не то иероглифы какие-то.
Я вертела монету в пальцах. Как? Как эта железка может нам помочь выбраться из отсюда?
***
Боль в затылке понемногу отступала. Я прилегла на жёсткие нары. Отвар Вадима, похоже, перестал действовать.
Веки налились свинцом.
"Только на минутку прикрою глаза", — подумала я и... поплыла.
Невесомая, прозрачная как утренний туман.
Подо мной раскинулась гора.
Какая-то сила несла меня над верхушками сосен, над извилистой тропинкой.
Вот и дом Ирины Сергеевны. Дальше, дальше... Знакомая избушка показалась между деревьев — жилище Вадима.
Меня потянуло вниз, прямо сквозь почерневшие от времени брёвна.
В полумраке избы я различила фигуру на кровати.
Вадим лежал, раскинув руки, тяжело дышал во сне.
Я подплыла ближе, коснулась его плеча.
— Помоги нам! — слова вырвались сами собой.
Вадим резко привстал и завертел головой.
— Кто здесь?
Но я уже не могла ответить.
Что-то дёрнуло назад словно рыбу на леске. Мир замелькал, закружился калейдоскопом, и...
Я очнулась, хватая ртом воздух, будто задерживала дыхание.
В камере было всё так же сумрачно. Машка дремала, привалившись к стене, Олеська что-то бормотала.
В коридоре мелькнула тень.
Женщина в сером платке, повязанном по-старушечьи, остановилась у решётки.
В руках — плетёная корзина. Молча, не поднимая глаз, начала просовывать между прутьев хлеб, варёные яйца, какие-то свёртки.
— Помогите... — прошептала проснувшаяся Машка. — Вы же видите — нас держат тут насильно...
Женщина словно оглохла. Всё так же безмолвно, не глядя на нас, опустошила корзину и заскользила прочь по коридору.
Я села на нарах, сжимая в кулаке чёрную монету.
***
В камере запахло свежим хлебом, но к горлу будто ком подступил — кусок бы не проглотила.
Я наблюдала за Олеськой, которая, забыв про недавние слёзы и причитания, вцепилась зубами в краюху.
Крошки сыпались на её колени, но она, казалось, этого не замечала.
Ела жадно, торопливо, как зверёк после долгой зимы.
— Мы под горой, — произнесла я, разглядывая влажные стены камеры.
Олеська застыла с недоеденным куском у рта.
Машка придвинулась ближе.
— Это ты как определила? По компасу, что ли?
Я молчала, вертя в пальцах загадочную монету Вадима.
Как объяснить подругам то, что самой казалось наваждением?
Они же решат, что я умом тронулась от удара по голове.
— Девчонки, — начала я осторожно, — Знаю, прозвучит дико, но... со мной что-то странное творится. Я начала видеть... ну, как бы это сказать... то, чего видеть не должна.
— Ну конечно! — Машка закатила глаза. — Если б ты и правда была такой ясновидящей, мы бы сейчас в мягких кроватях валялись, а не на этих железяках. И единственное, что бы нас беспокоило — это как Олеська в душе поет.
Я поймала на себе взгляд Маши. Постаралась говорить как можно убедительнее.
— Я только что была у Вадима. Не физически. Будто душа отделилась от тела. Парила над горой, видела его избушку, его самого...
— Стоп-стоп, — Олеська даже жевать перестала. — Какой ещё Вадим?
Я провела ладонью по лбу, пытаясь собраться с мыслями.
— Ах да, вы же не знаете... — я глубоко вздохнула. — После аварии этот мерзкий меня куда-то потащил. Вадим его случайно встретил и спас меня.
***
Железная дверь в конце коридора скрипнула так пронзительно, что мы все вздрогнули.
Гулкие шаги эхом отразились от стен. Машка метнулась к решётке, вцепилась в железные прутья.
— Господи... — прошептала она. — Это же наши!
Я протиснулась рядом с ней. Впереди, словно сомнамбулы, брели Миша с Катей.
Руки связаны впереди верёвкой, головы опущены. За ними — две знакомые фигуры: Игнат и... я не поверила своим глазам... Аркадич!
Тот самый автомеханик, который чинил машину Миши.
Миша и Катя двигались как заводные куклы — механически, безвольно.
Игнат обогнал их, загремел ключами у соседней камеры. Ржавая решётка отворилась с протяжным стоном.
— Заходите, голубки, — прохрипел Аркадич.
Они послушно переступили порог.
— Миша! — Машка прильнула к решётке. — Катя! Вы как?
Тишина. Они сидели на нарах, глядя в одну точку перед собой.
Их глаза были пустыми, будто кто-то выключил в них свет.
Казалось, они не слышат, не видят, не понимают, где находятся.
— Что они с вами сделали? — прошептала Машка.
Игнат и Аркадич уже уходили, их шаги затихали в глубине коридора. Я сжала в кулаке чёрную монету.