Теплая вода обволакивала моё измученное тело, смывая не только грязь, но и часть того кошмара, который я пережила.
Я сидела в бане Егорыча, позволяя парам уносить тревоги. Пот струился по лицу, по спине, вместе с ним, казалось, выходил и страх.
Странные травы, пучками развешанные по бревенчатым стенам, источали терпкий, немного дурманящий аромат.
Мята, полынь, что-то еще — я не разбиралась в этих деревенских премудростях, но чувствовала, как напряжение отпускает.
Я закрыла глаза, вдыхая целебный пар полной грудью. Мысли путались, становились вязкими, будто обволакивались туманом.
Мелькнуло воспоминание о том, что произошло здесь ранее — тени, движущиеся в углах бани, шепот, который я никак не могла разобрать — но сейчас это казалось далеким, почти нереальным.
Вытершись старым, но чистым полотенцем, я натянула одежду — оставленную Егорычем.
Когда я вернулась в избу, Егорыч колдовал у печи. Его широкая спина, обтянутая выцветшей рубахой, слегка сутулилась.
Седая борода, покрывавшая его загорелое лицо, и мозолистые руки выдавали в нем человека, привыкшего к тяжелому труду.
Крючковатым ухватом он доставал из печи маленькие глиняные горшочки, от которых исходил такой аромат, что у меня немедленно потекли слюнки.
— Ну вот, травки мои подействовали, вон как забылась, — проворчал он, окинув меня цепким взглядом.
Я не сразу поняла, о чём он говорит, но потом вспомнила странный вкус чая, который он давал мне перед баней. Что-то горьковатое, но с медом.
Я прислушалась к себе — действительно, все тревоги словно отступили на второй план, затуманились.
Егорыч поставил на стол горшочек, деревянную ложку и кусок черного хлеба.
— Садись, ешь, пока горячее, — сказал он, и в его грубом голосе мне почудилась забота.
Я опустилась на лавку за грубо сколоченным столом. В животе заурчало — я не помнила, когда в последний раз нормально ела.
Первая ложка обожгла язык, но я не смогла остановиться.
Что-то мясное, с картошкой, травами и корешками, согревало изнутри, возвращая силы.
— Зайчатина, — пояснил Егорыч, заметив мой взгляд. — Кролик у меня дикий в силки попался. Да ты не думай, чистый зверь, не падальщик.
Я кивнула, поглощая еду. Горшочек был наполовину пуст, когда Егорыч внезапно замер, поднял голову и прислушался.
Его лицо, только что почти добродушное, мгновенно изменилось, стало жестким, как вырезанное из дерева.
Он резко встал и подошел к окну, отодвинув краешек выцветшей занавески.
— Учуяла, тварь! — процедил он сквозь зубы.
Сердце мое пропустило удар. Старик подскочил ко мне, выхватил горшочек, из которого я ела, и бросил его в какой-то деревянный ящик в углу.
— Быстро, накинь фуфайку и сапоги! — голос его звучал отрывисто, властно. — Эта змея опять с проверкой идёт!
Я вскочила, чувствуя, как руки начинают трястись.
Он сдернул с гвоздя старую фуфайку — тяжелую, пахнущую дымом и чем-то еще, неопределенным — и бросил мне.
— Кто идет? — выдохнула я, путаясь в рукавах.
— Гробовщиха, — бросил он через плечо, выглядывая в окно. — Сейчас тихо выходишь через задний вход и идешь прямо через лес, никуда не сворачивая, пока не упрёшься в сторожку.
— Но я не знаю, куда... — начала я, паника нарастала внутри, затопляя все остальные чувства.
— Не спорь! — оборвал он меня, и я заметила в его глазах что-то, похожее на страх. — Гробовщиха с ее сынками тут все перевернёт.
Под лавкой он нашел пару кирзовых сапог, потертых, но крепких.
— Натягивай, — приказал он. — Они большие, но лучше, чем твои городские тапки.
Я кое-как влезла в сапоги, которые болтались на ногах.
Егорыч порылся в каком-то ящике, достал старый фонарик и сунул мне в карман фуфайки.
— Батарейки новые, но не включай, пока не отойдёшь подальше, — предупредил он, подталкивая меня к задней двери. — Уходи тихо, через пару часов приду за тобой. В сторожке переждешь.
— А если она найдет меня там? — прошептала я, чувствуя, как по спине бежит холодок.
— Не найдет, — отрезал он. — Место заговоренное. Ступай!
Выскользнув из дома через заднюю дверь, я сразу ощутила, как ночная прохлада пробирает до костей, даже сквозь плотную ткань фуфайки.
Воздух был пропитан влагой, пахло прелыми листьями и чем-то едким — дымом, наверное.
Луны не было видно, лишь россыпь звезд тускло мерцала в просветах между тучами.
Осторожно, как лиса, я прокралась вдоль стены дома, прислушиваясь к каждому звуку.
Сердце колотилось так сильно, что я боялась — его стук услышат.
Мысли путались. Кто такая эта Гробовщиха? Почему Егорыч так испугался?
В заборе, окружавшем двор, зияла дыра — несколько досок отсутствовали.
Я протиснулась сквозь узкий проем, оцарапав руку о гвоздь. Впереди, метрах в пяти, начинался лес — зловещий, густой, неприветливый.
Верхушки елей раскачивались под ветром, создавая впечатление, что кто-то огромный дышит в темноте.
Я сделала несколько шагов к лесу и услышала позади скрип открывающейся двери.
Затем донеслись мужские голоса — низкие, грубые — и лай собак.
Я инстинктивно вжала голову в плечи и побежала к лесу, спотыкаясь о невидимые в темноте кочки и корни.
Влетев между деревьев, я продолжала бежать, не разбирая дороги.
Ветки хлестали по лицу, цеплялись за волосы и одежду.
Я прикрывала голову рукой, но все равно чувствовала, как на щеке появляются царапины.
В тяжелых сапогах, на два размера больше моего, я неловко подворачивала ноги, но не останавливалась.
Минут через пять, когда легкие уже горели огнем, я наконец отважилась оглянуться.
Дома не было видно, лай собак затих вдали.
Я остановилась, прислонившись к стволу дерева, пытаясь отдышаться. Ноги дрожали от напряжения.
"Господи, только бы не заблудиться в этой глуши", — мысленно взмолилась я, глядя на черные силуэты деревьев вокруг. Они все казались одинаковыми, враждебными. Как понять, куда идти?
Вспомнив слова Егорыча, я решила держаться прямо, не сворачивая. Но как определить, где это "прямо", когда вокруг только тьма?
Я пошла дальше, отводя руками колючие еловые ветви, стараясь не сбиться с пути.
Продвигаясь в темноте, я старалась ставить ноги осторожно, но вдруг споткнулась о что-то твердое и повалилась на землю.
Руки оказались в какой-то липкой грязи. Я поморщилась от отвращения, вытерла их о фуфайку и решила, что пора рискнуть включить фонарик.
Щелчок — и узкий луч света прорезал тьму. В тот же миг весь воздух вышел из моих легких.
Передо мной была могила.
Старая, покосившаяся, с почерневшим от времени крестом.
На нем еще можно было различить полустертую надпись, но я не решилась приблизиться, чтобы прочесть имя.
Я чуть не закричала, но вовремя зажала рот рукой.
Луч фонарика дрожал вместе с моими пальцами, беспорядочно скользя по земле.
И везде, куда бы он ни упал, виднелись кресты, холмики, надгробные камни. Кладбище.
Я оказалась посреди кладбища, затерянного в глуши леса.
Холодный пот выступил на спине.
Я перекрестилась трясущейся рукой, закрыла глаза и забормотала молитву, которую помнила с детства: "Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое... Да приидет Царствие Твое..."
Что-то хрустнуло в стороне — сухая ветка или чьи-то шаги? Я резко замолчала, затаив дыхание.
Луч фонарика заметался по сторонам, но никого не выхватил из темноты.
Сидя на сырой земле посреди могил, я чувствовала, как меня охватывает оцепенение.
Холод, страх и безысходность сковывали движения. Я дрожала, обхватив себя руками.
"Соберись, Рита", — приказала я себе. "Нужно добраться до сторожки, иначе придется провести ночь с мертвецами, и Егорыч тебя не найдет".
Фонарик бросал слабый свет на землю.
Я встала, крепко сжимая его обеими руками, словно это могло защитить меня от всех ужасов ночного леса.
Вдох-выдох. Еще раз. Я медленно двинулась вперед, стараясь не смотреть на могилы, но взгляд все равно цеплялся за них.
Страшно было невыносимо. Резной каменный крест, старинная плита с полустертыми буквами, простой деревянный крест, покосившийся от времени...
Луч фонаря выхватывал одну могилу за другой.
На многих даже не было имен — просто безымянные холмики, заросшие мхом и травой.
"Сколько же здесь похоронено людей? И почему так далеко от деревни?" — мысли роились в голове, мешая сосредоточиться на пути.
В ушах стоял гулкий шум — то ли ветер в верхушках деревьев, то ли собственное сердцебиение, эхом отдающееся в голове.
Я шла, стараясь сохранять прямую линию, не сворачивать, как велел Егорыч.
Казалось, прошла вечность. Ноги гудели от усталости, веки отяжелели.
Я начала бояться, что никакой сторожки нет, что Егорыч отправил меня в никуда, бросил на произвол судьбы в этом мертвом лесу.
Внезапно луч фонарика упал на нечто, выделяющееся среди деревьев и могил — небольшую избу. Сторожка!
Я облегченно выдохнула и ускорила шаг, чуть не споткнувшись о еще одну могилу.
Приблизившись, я разглядела приземистое строение из потемневших от времени бревен.
Маленькое оконце, затянутое чем-то вместо стекла, покосившаяся дверь.
Я дернула за ручку, опасаясь, что дверь окажется запертой, но та, к моему облегчению, поддалась с глухим скрипом.
Внутри было темно и затхло. Я посветила фонариком по сторонам: голые стены, земляной пол, старая скамья у стены, остатки печи в углу.
Это место выглядело заброшенным, словно здесь никого не было уже много лет. Но сейчас оно казалось мне спасением.
Закрыв за собой дверь, я рухнула на скамью, укутавшись в фуфайку. Зубы стучали то ли от холода, то ли от пережитого страха.
Я выключила фонарик, чтобы сберечь батарейки, и осталась в полной темноте.
Я не знала, сколько времени прошло. Минуты или часы? В темноте, наедине со своими мыслями, время растянулось, потеряло форму.
Пыталась не думать о том, что нахожусь посреди заброшенного кладбища, в сторожке, где, возможно, когда-то жил смотритель этих безымянных могил.
Заметно похолодало. Фуфайка уже не спасала от пронизывающего холода, пробиравшего до костей. Я обхватила себя руками, пытаясь согреться, и тут раздался стук в окно.
Тук-тук-тук.
Я вздрогнула всем телом, инстинктивно вжавшись в стену. Сердце заколотилось с такой силой, что стало трудно дышать.
— Не бойся, — раздался вдруг женский голос за окном, неожиданно мягкий и ласковый. — Я местная, просто проверяю, всё ли тут в порядке.
Голос звучал странно успокаивающе, почти гипнотически.
Молодой, но с какой-то старомодной манерой речи.
Я слушала его, но боялась посмотреть в окно.
Что-то неестественное было в этой непрошеной доброте, в этой нежности, исходящей от невидимой собеседницы.
"Какая местная жительница будет ходить ночью по кладбищу?" — пронеслось в моей голове.
— Я знаю, что ты там, — продолжил голос. — Я видела свет фонарика.
Я молчала, сжавшись на скамье.
— Как тебя зовут? — спросил голос после паузы.
Я не хотела отвечать, но что-то в этом голосе заставило меня произнести:
— Рита.
— Рита, — повторил голос, словно пробуя мое имя на вкус. — Красивое имя. Не переживай, Рита, всё будет хорошо. Тебе не о чем беспокоиться.
От этих слов по моей спине пробежал холодок.
Они звучали как заученное заклинание, как фраза из какого-то ритуала.
— Мне уже пора идти, — сказал голос, и я внезапно почувствовала одновременно и облегчение, и странное сожаление.
— Хорошо, — отозвалась я дрожащим голосом.
Наступила пауза. Я уже решила, что таинственная посетительница ушла, когда голос произнес:
— Передавай привет моему папе.
Это прозвучало так обыденно, так по-человечески, что на мгновение я расслабилась.
Но затем реальность происходящего снова нахлынула на меня.
— Какому папе? — спросила я, чувствуя, как леденеют пальцы.
— Егорычу, — донеслось в ответ, и в голосе послышались нотки детского веселья.
Меня словно током ударило. Я вскочила со скамьи, отшатнувшись к центру сторожки.
В голове закружились обрывки разговоров с Егорычем. Что-то он говорил о своей дочери... что она умерла давно... что похоронена здесь, в лесу...
Набравшись смелости, я подошла к окну и выглянула наружу.
Там никого не было. Только ночь, могилы и шелест деревьев. И отдаляющийся смех, слишком похожий на детский, смешанный с ветром.
Я снова опустилась на скамью, дрожа всем телом, теперь уже не от холода. Что это было?
Обхватив колени руками, я ждала в темноте, молясь, чтобы Егорыч пришел поскорее и объяснил мне, куда я попала.