Я открыла глаза и сразу же зажмурилась от яркого света. Белый потолок. Писк каких-то приборов.
Запах лекарств, такой концентрированный, что хотелось чихнуть. Больница?
Повернув голову, увидела маму. Она стояла рядом с Машкой у моей койки, прикрыв рот рукой, словно пыталась удержать рвущиеся наружу слова или, может быть, слёзы.
— Она наверное не понимает, что происходит, — прошептала мама дрожащим голосом.
Я смотрела на Машку не отрываясь, пытаясь осознать, где нахожусь.
Светлая палата с выкрашенными в блекло-зелёный цвет стенами.
Медсестра в хрустящем халате что-то впрыскивает в капельницу.
Опустила взгляд на свои руки — все в синяках, словно холст, раскрашенный в цвета боли: фиолетовый, жёлтый, зелёный.
Ногти поломаны, из вены торчит трубка, подсоединённая к капельнице.
Осторожно дотронулась до головы — бинты, плотные и немного шершавые.
Что за чертовщина?
Дыхание участилось само собой, как будто кто-то внутри меня включил режим паники, сердце заколотилось как бешеное.
На экране монитора замелькал график пульса — тревожно, часто, беспорядочно. Мама и Маша схватили меня за руки.
— Тише, милая, тише, — мамин голос дрожал как осиновый лист на ветру. — Всё хорошо. Ты в безопасности.
В этот момент дверь распахнулась с противным скрипом, и в палату вошла женщина с упругими кудряшками на голове.
Они подпрыгивали при каждом её шаге, как маленькие пружинки. При виде её что-то щёлкнуло в моей голове.
Я закричала так громко, что у самой заложило уши.
— Гробовщиха! Она выжила!
Перед глазами всё поплыло, как акварельные краски на мокрой бумаге, и мир погрузился во тьму.
***
Очнулась я от того, что кто-то гладил меня по руке — нежно, почти невесомо. Я знала эти прикосновения с детства. Мама.
Она сидела рядом на стуле, осунувшаяся, с красными от недосыпа глазами, похожими на два болезненных заката.
— Мама, — простонала я, и это прозвучало как жалобный скрип несмазанных петель.
Она оживилась, привстала, как будто её подтолкнула невидимая пружина.
— Как ты себя чувствуешь, Риточка? Болит что-нибудь?
Я обвела языком пересохшие губы — они казались шершавыми, как наждачная бумага.
— Пить хочу. Очень.
Мама схватила с тумбочки бутылку воды и поднесла к моим губам.
Я пила жадно, придерживая бутылку дрожащей рукой. Вода казалась самым восхитительным нектаром на свете.
— Что случилось? — спросила я, когда напилась. — Почему я в больнице? И почему голова как ватная?
Мама вздохнула — глубоко и тяжело, отложила бутылку, салфеткой промокнула капли воды на моём подбородке.
Её движения были осторожными, словно она боялась, что я рассыплюсь от неловкого касания.
— Лечащий врач предупреждал, что могут быть провалы в памяти, — сказала она, и её голос звучал как-то странно, словно издалека. — Травма была очень сильной, Риточка.
— Какая травма? — я попыталась сесть, и от этого простого движения перед глазами запрыгали чёрные мушки. — Где Миша? Почему он не пришёл?
Мама как-то странно посмотрела на меня — взглядом, полным боли и растерянности — и нежно погладила по лбу.
— Сейчас всё расскажу, котёнок. Только не волнуйся, ладно? Врач сказал, тебе нельзя нервничать.
***
Мама прикрыла дверь палаты и подсела ко мне. Села так осторожно, словно боялась нарушить какое-то хрупкое равновесие между мной и реальностью.
Я смотрела на её руки — она нервно теребила платок, выдавая все те эмоции, которые так пыталась скрыть.
— В твоём доме произошёл мощный взрыв, — начала она, и я почувствовала, как по спине пробежал холодок, словно кто-то провёл по ней кубиком льда. — Лестничная площадка в подъезде сложилась как гармошка. Ужасно. В твоей квартире обвалилась стена, и в полу образовалась огромная дыра.
Она перевела дыхание, словно собираясь с силами для чего-то особенно тяжёлого.
— Ты, к несчастью, была именно в центре зала и... провалилась на два этажа ниже. — её голос дрогнул. — От такого падения было... в общем, повезло, что ты вообще...
Мама поднесла платок к глазам, промокнула слёзы, которые начали предательски скатываться по её щекам.
— Хорошо ещё, что тебя сверху ничем не накрыло, — продолжила она, справившись с собой. — Но в больницу тебя доставили в бессознательном состоянии, с открытым переломом черепа. Когда нам позвонили... я думала, моё сердце остановится.
Я молчала, словно она рассказывала про кого-то другого, про героиню какого-то фильма, а не про меня.
Может, из-за лекарств, а может, из-за шока, но всё это казалось нереальным. Словно кадры из чужой жизни.
— Тебя прооперировали, но ты впала в кому и находишься здесь уже больше месяца, — мамин голос надломился. — Мы думали, ты никогда не очнёшься, Риточка.
Месяц? Целый месяц? Но этого не может быть! Я же была на своей свадьбе, потом меня похитил этот урод, сын Гробовщицы... Всё это было так реально, так отчётливо — запахи, звуки, страх...
— Чушь какая-то, — прошептала я, и голос мой прозвучал хрипло и надтреснуто. — Либо я всё ещё сплю, либо... Ущипни меня.
***
Машка не появлялась целую неделю после моего пробуждения.
Каждый день у палаты дежурили мама или папа — входили тихо, как тени, говорили шёпотом, будто громкий звук мог разрушить хрупкое чудо моего возвращения в мир живых.
И вот наконец, в среду, примерно в полдень, дверь распахнулась без всякого стука, и в палату влетела Машка — с огромным пакетом, набитым фруктами до самых краёв.
Казалось, достань одно яблоко — и всё рухнет как карточный домик.
— Привет, подруга! — Машка плюхнулась на край кровати с такой силой, что я немного подпрыгнула. — Принесла тебе витаминов целую тонну! Будешь поправляться! Врач сказал, тебе теперь нужно много всего полезного.
Её улыбка была слишком широкой, слишком яркой — как будто она изо всех сил пыталась компенсировать весь тот ужас и страх, которые, наверное, испытывала всё это время.
Я не разделяла её оптимизма. В душе копошились черви сомнений и страха. Взяла её за руку — тёплую, с лёгким запахом лосьона для рук.
— Маш, что произошло с Викой?
Улыбка сползла с её лица как дешёвый макияж под проливным дождём.
Она положила пакет в прикроватную тумбочку — медленно, как в замедленной съёмке — и отошла к окну.
Отвернулась, и я видела только её спину, напряжённую как струна.
— Вики больше нет, — произнесла она, глядя куда-то в одну точку, за горизонт, туда, где, наверное, находится какой-то другой, лучший мир.
— Как это случилось? — мой голос дрожал, хотя я уже, кажется, знала ответ.
— В день взрыва Вика поднималась к тебе... — Машка говорила медленно, словно каждое слово причиняло ей боль. — Хотела вручить приглашение на свадьбу. Но произошло это несчастье. Вики не стало. — Голос Машки дрогнул. — Хоронить пришлось в закрытом гробу. Это было... ужасно.
Она замолчала. Я слышала, как она начала всхлипывать — тихо, пытаясь сдержаться.
— Погоди... — внезапная мысль резанула словно острие ножа. — Вика тоже собиралась выйти замуж?
Машка обернулась — лицо заплаканное, но в глазах недоумение.
— Что значит "тоже"?
Машка подошла и присела рядом.
— В том смысле, что мы же вчетвером были на моём девичнике! — начала я горячо объяснять, цепляясь за воспоминания. — Помнишь? Там ещё был домик в лесу, и хозяйка странная!
С каждым моим словом лицо подруги всё больше вытягивалось.
Она смотрела на меня как на сумасшедшую — так, наверное, смотрят на человека, который начал вдруг говорить на выдуманном языке и утверждать, что он король эльфов.
На её лице было такое неподдельное непонимание, что я осеклась на полуслове.
Она резко встала и заходила по палате, засунув руки под мышки. Всегда так делала, когда была на взводе. Её каблуки стучали по линолеуму — тук-тук-тук, как отсчёт секунд перед взрывом.
Потом она снова села рядом, сжала мою руку.
— Рит, не было никакой свадьбы с Мишей. И ни на какой девичник мы не ездили. Это Вика собиралась выходить замуж за Мишу. Они же вместе были... сколько? Лет пять?!
— Но как же... мы же с Мишей жили вместе! У нас была квартира. Он делал мне предложение, я помню!
Машка погладила меня по голове. На её лице было такое сострадание, что мне захотелось разреветься, уткнуться лицом в подушку и никогда больше не открывать глаза.
— Поговорим обо всём, когда ты выздоровеешь, — сказала она тоном, каким, наверное, говорят с тяжелобольными. — А сейчас тебе нужно отдыхать. Врач сказал, что травмы мозга часто вызывают... ну, странные вещи. Это пройдёт, Ритка. Ты поправишься.
***
Через месяц меня выписали. Такие вроде бы простые слова — через месяц меня выписали. А за ними — бесконечные процедуры, тесты, изнурительные сеансы с нейропсихологом, физиотерапия...
Каждый день был битвой. Битвой за то, чтобы снова научиться быть собой — той Ритой, которая была до аварии. Только вот проблема: я уже не знала, какой была раньше.
Переехала к родителям. Моей квартиры не было — её собирались восстанавливать после реконструкции всего дома.
Машка всё это время избегала разговоров о произошедшем, как бы я её ни просила. Отшучивалась, переводила тему, изображала занятость.
Но я видела в её глазах беспокойство. Она переживала за мою психику.
Когда я стала чувствовать себя лучше, а волосы на голове немного отросли — достаточно, чтобы скрыть самые страшные шрамы под коротким ёжиком — Машка наконец согласилась прогуляться со мной по парку и поговорить.
Солнце играло в прятки среди редких облаков, а листья под ногами шуршали как обёрточная бумага от подарка.
Мы сидели на скамейке у озера. Мимо гуляли мамы с колясками, на полянке кто-то кидал фрисби своей собаке — простые, обыденные картинки, которые вдруг показались мне невероятно ценными, настоящими.
— Моя жизнь расколота на две части, — сказала я, наблюдая, как по воде пробегает рябь от ветра. — Пока я лежала в коме, будто прожила совершенно другую жизнь. Целую историю, со своим началом и концом. И знаешь что странно? Та жизнь кажется мне сейчас более реальной, чем эта.
Машка посмотрела на меня, приподняв солнечные очки, и я увидела в её глазах неподдельный интерес.
— А ну-ка расскажи, что тебе привиделось. Только всё-всё, не упуская деталей. Я хочу понять.
И я выложила ей всё без утайки: про странный сон мамы Миши про яму в нашей квартире, про поездку в Гробовое на три дня, про дом посреди леса, про странную хозяйку и её сынков. Рассказала про похищение меня со свадьбы и как я очнулась в погребе Егорыча.
Машка слушала затаив дыхание, не перебивая — что для неё редкость, обычно она встревает в рассказ на каждом втором предложении.
— А ещё эта женщина, Гробовщиха... — я вспомнила её образ, который преследовал меня даже после пробуждения. — Её звали Анастасия, она была хозяйкой того дома. Я подожгла его, чтобы спастись. Огонь был повсюду, я думала, что задохнусь, но почему-то не боялась. Я хотела только одного — выбраться оттуда.
— Вот это сюр! — медленно произнесла Машка, когда я закончила рассказ.
— И не говори, — вздохнула я, чувствуя странное облегчение от того, что наконец выплеснула всё это наружу. Словно вытащила занозу, которая долго гноилась внутри.
Вдруг Машка дёрнулась, словно дотронулась до оголённого провода, и повернулась ко мне.
— Погоди, а как звали того старика, который тебя спас? Ну, в твоём... видении?
— Егорыч, — ответила я, не понимая причину её возбуждения. — А что?
— Твоего лечащего врача зовут Алексей Егорович Гробовой! — выпалила она на одном дыхании. — Тот, который оперировал тебя и вытащил с того света!
— Боже, — только и смогла выдавить я.
— Он и медсестра очень переживали за тебя, — добавила Машка, её глаза блестели от возбуждения, словно она раскрыла великую тайну. — Особенно медсестра, Полина вроде. Каждый день заходила проверить, как ты, даже в свои выходные. Я с ней немного общалась, когда дежурила у твоей палаты.
Я уставилась на подругу, и внутри всё перевернулось.
Тут же вспомнилось, как со мной разговаривал призрак умершей дочери Егорыча в сторожке на кладбище. Девочка по имени Полина...
— Неужели мой мозг всё это выдумал? — пробормотала я, ощущая, как реальность трещит по швам. — Вот почему Егорыч меня спасал в том... сне или что это было. Он меня реально с того света достал и в моём подсознании стал героем.
— Это невероятно, — покачала головой Машка, и в её глазах был почти религиозный трепет. — Ты была между жизнью и смертью, и твой мозг создал целую историю, используя образы людей, которые боролись за твою жизнь. Это как... как будто ты побывала в другом измерении!
— А Гробовщиха... Анастасия... — я вдруг вспомнила женщину с кудряшками, которую увидела в первый день после пробуждения. — Она тоже в больнице работает?
Машка задумалась, наморщив лоб.
— Не помню такой. Хотя там много персонала, я не со всеми знакомилась.
— Вот и я уже ничего не помню, — вздохнула я, чувствуя, как в сознании перемешиваются реальность и фантазии. — Но врач сказал, что память может вернуться. Только теперь я не уверена, хочу ли я вспоминать настоящую реальность.
***
На следующий день вечером я сидела на балконе родительской квартиры.
Папа тихо смотрел новости в гостиной, изредка бросая на меня обеспокоенные взгляды.
А я смотрела, как солнце прячется за верхушками деревьев, раскрашивая небо в оттенки апельсина и клубники.
В такие моменты мир казался мне прекрасным и полным гармонии.
Внезапно острая боль пронзила голову — словно кто-то воткнул раскалённый прут прямо в мозг.
Я схватилась за виски, чувствуя, как по лицу стекает холодный пот.
В памяти начали всплывать картинки, звуки, запахи... Они накатывали волнами, каждая следующая ярче предыдущей.
***
Я на балконе своей квартиры. Солнце припекает, почти обжигает кожу. Курю. Гляжу на прохожих внизу.
Они кажутся такими маленькими, как муравьи, занятые своими делами.
Вдруг замечаю Вику — она с улыбкой машет мне рукой, держа в руке какой-то конверт.
Её белое платье развевается на ветру как парус. Она похожа на аиста — высокая, тонкая, с длинными ногами.
— Заходи! — кричу я, и голос мой разносится в летнем воздухе.
Чувствую внезапный ожог от окурка — выпал из пальцев и обжёг кожу. Боль острая, неожиданная.
— Чёрт! — сую палец в рот, чтобы унять боль. Привкус табака на языке.
И когда прохожу с балкона в зал — оглушительный взрыв.
Такой силы, что, кажется, весь мир перевернулся. Звон в ушах, темнота, боль...
Анастасия Петровна! Боже, я вспомнила! Это соседка с первого этажа — невысокая женщина с кудряшками, которые всегда напоминали мне клубок шерсти.
У неё сыновья вечно во дворе со своей старенькой машиной возились, что-то паяли, чинили, разбирали.
Видимо, они хранили бензин на балконе. И мой окурок...
Так это я во всём виновата? Я — причина смерти Вики? От этой мысли стало трудно дышать.
***
Я рыдала, хватаясь за свои короткие волосы. Слёзы текли ручьями, я не пыталась их сдерживать или вытирать.
Никогда в жизни не смогу простить себе то, что произошло. Как жить дальше с таким грузом? Как смотреть в глаза родителям Вики, Мише, всем, кто её любил?
Я глянула вниз с балкона — шестой этаж, достаточно высоко.
Внизу асфальт, твёрдый и беспощадный. Пододвинула стул ближе к окну балкона и встала на него. Стул немного шатался, но выдержал. Одну ногу поставила на раму.
Смотрела на закатное солнце, готовая шагнуть в пустоту. Ветер трепал мои короткие волосы, словно прощался.
В этот момент на балкон ворвался отец с диким ужасом в глазах. Схватил меня в охапку. Затащил обратно в квартиру.
— Что ты делаешь, дочка?! — в его голосе был такой ужас, что я на секунду опомнилась. — Моё сердце второй раз не выдержит! Ты хочешь оставить нас с мамой совсем одних?
Я расплакалась как маленькая девочка и уткнулась в его грудь — его сердце стучало как сумасшедшее.
— Это я во всем виновата! Я! Понимаешь! Как же жить дальше? — кричала я, захлёбываясь слезами. — Мой окурок упал на балкон к соседке! Поэтому Вика погибла... Это я её убила, папа! Как мне теперь жить?
Отец прижимал меня к себе и гладил по голове — так же, как когда мне было пять и я разбивала коленки.
— Что ты, дурёха, ни в чём ты не виновата. Это чудовищное совпадение. У соседа, Николая Григорьевича, произошёл взрыв газа. Эксперты уже всё выяснили. Там была неисправность в газовой колонке.
Я подняла на него заплаканные глаза.
— Правда?
— Да, милая, — он вытер большим пальцем слезу с моей щеки. — Не было там никаких канистр. Анастасия Петровна с сыновьями за день до того уехала в свою деревню на лето. Ты не виновата. Слышишь? Ни в чём не виновата.
***
Вечером, лёжа в постели, я смотрела в потолок и вспомила, как была влюблена в Мишу.
Высокий, с вечно растрёпанными волосами и ямочками на щеках, когда улыбался.
Как же я злилась, что он выбрал Вику, а не меня. Моя лучшая подруга и парень.
Я страдала, плакала ночами в подушку, но улыбалась при встречах. Не хотела портить их счастье.
Я даже нашла в интернете какой-то дурацкий заговор, чтобы отвадить Мишу от Вики. Стыдно сейчас вспоминать. Ничего, конечно, не произошло.
Только зря съела какую-то гадость из трав и простояла полночи на перекрёстке, бормоча нелепые слова.
***
Через неделю попросила Машку отвезти меня на кладбище навестить Вику.
Я чувствовала, что должна это сделать, должна попрощаться, попросить прощения — пусть даже она не услышит. Олеся тоже поехала с нами.
День был пасмурный, но дождя не было — лишь низкие облака ползли по небу как серые караваны. На кладбищебыло тихо — лишь шелест листьев да отдалённое карканье ворон.
Мы стояли перед крестом с табличкой, держась за руки.
— Почему ей не поставили плиту с её изображением? — спросила Олеся, поправляя цветы, которые мы принесли. — Она же была такой красивой.
— Нельзя, земля ещё не улеглась, — ответила Машка. — Вот через год, когда всё осядет, поставим ей большую красивую плиту. С ангелочками.
Девчонки направились к машине, а я задержалась у могилы Вики ещё на минутку. Хотела сказать что-то важное, но слова застревали в горле.
Посмотрела на закатное солнце, неожиданно пробившееся сквозь облака и золотившее верхушки деревьев, и вдруг заметила чей-то силуэт в лесу. Сердце замерло. Присмотрелась, прищурившись.
Там стояла девушка, похожая на Вику — те же длинные волосы, та же лёгкая походка. Она махала рукой, держа в руке конверт, и улыбалась. Я сделала шаг к ней, потом ещё один.
Я моргнула, и видение исчезло, словно его и не было. Но странное ощущение, что история ещё не закончена, осталось со мной. Как будто всё только начиналось.
— Рита! Ты идёшь? — крикнула Машка от машины. — Темнеет уже!
— Иду! — отозвалась я и, бросив последний взгляд на лес, пошла к подругам.
Жизнь продолжалась. И моя тоже.