Я сидела на краю кровати, сжимая в руках старую фотографию. На ней мы с Машкой совсем молодые - я в белом платье, она в голубом сарафане, который ей сшила мама к выпускному.
Кто бы мог подумать, что родная сестра всадит нож в спину?
Прошлой ночью опять приснился тот кошмар. Машка восседает на коленях у Гены. Её живот огромный, будто тыква на покровской ярмарке, чуть не лопается от важности.
А она, зараза такая, заливается смехом и тычет в меня пальцем: "Что, сестрица, профукала мужика? Не умела держать - не плачь, что потеряла!"
— Типун тебе на язык, змея подколодная, — прошептала я, крестясь и вытирая холодный пот со лба.
Мать, увидев меня с чемоданом, всплеснула руками:
— Валюша, кровиночка моя, одумайся! Куда ж ты на ночь глядя? В городе-то ни кола, ни двора!
— Мама, хоть режь меня, не останусь. Глаза б мои их не видели. Пусть хоть всей деревней судачат, а только ноги моей здесь больше не будет.
— Дык может перемелется? Мука-то будет...
— Не будет, мама! — я почти кричала, чтобы не расплакаться. — Пусть подавятся своим счастьем. Нет мне больше сестры!
Отец молча стоял в стороне, теребя край рубахи. Знала - осуждает Машку, да только что толку? Дело сделано.
В автобусе забилась в самый угол, у окна. Не хотела, чтобы кто-то видел мои слёзы, катившиеся как горох. За окном проплывали знакомые с детства места: старая липа у околицы, покосившийся дом бабки Насти, колодец с журавлём...
Всё, что было мне дорого, осталось позади.
В городе меня никто не ждал. Ни родни, ни знакомых - хоть волком вой.
Но лучше уж в омут с головой, чем каждый день видеть, как младшая сестрица пляшет на костях моего счастья.
Всё лучше, чем слышать шепотки за спиной: "Вон она идёт, та самая, от которой муж к сестре ушёл..."
Автобус тронулся, увозя меня в неизвестность. Я даже не обернулась посмотреть на родительский дом. Только крепче сжала ручку потёртого чемодана, в котором умещалась вся моя прежняя жизнь.
***
Пять лет пролетели как один день. В городе жизнь потихоньку наладилась. А потом встретила Сашу.
Каждый раз, когда родители звонили, я первым делом предупреждала.
— Только, ради Христа, ни слова про них! Не хочу ничего знать!
Мама вздыхала в трубку.
— Ох, Валюша, сердце-то не камень...
— Мам, я всё сказала! — обрывала я. — Как вы там? Батя картошку всю выкопал?
С Сашей мы познакомились в парке - он выгуливал свою собаку, огромного добродушного лабрадора Барона.
Пёс, носясь за палкой, окатил меня грязью с головы до ног. Саша так искренне извинялся, что я не смогла рассердиться. А через неделю мы уже пили чай у меня на кухне.
— Выходи за меня, — сказал он однажды вечером, протягивая золотое колечко. — Без тебя жизнь не мила.
Я согласилась. Впервые за долгое время почувствовала себя по-настоящему счастливой.
Мы начали готовиться к свадьбе - присматривали ресторан, я выбирала платье. Я даже начала забывать о прошлом.
В тот вечер мы с Сашей сидели на кухне, обсуждали список гостей.
Телефонный звонок прозвучал как гром среди ясного неба.
— Валя, доченька... — голос мамы дрожал. — Машеньки больше нет. Приезжай, надо проститься...
Колени подкосились, я рухнула на стул. Перед глазами всё поплыло. Машка... сестрёнка... Как же так?
— Господи, помилуй, — я машинально перекрестилась.
Саша тут же оказался рядом, обнял за плечи. Он всё понял без слов - за эти месяцы научился читать меня как открытую книгу.
— Я с тобой поеду, — тихо сказал он.
— Нет, — покачала я головой.
Всю ночь я не сомкнула глаз. В памяти всплывали картинки из детства: вот мы с Машкой плетём венки на берегу реки, вот она, совсем малявка, ревёт, разбив коленку, а я дую на ранку...
На рассвете я села в автобус. За окном плыл туман, такой густой, что казалось - сам Господь задёрнул пелену, чтобы не видеть людского горя.
Три года я зарекалась возвращаться в эту деревню, а теперь еду прощаться с сестрой, которую прокляла последними словами.
"Прости меня, Машка," - шептала я, глядя в окно автобуса.
***
Родительский дом встретил меня гробовой тишиной. Во дворе - люди в тёмной одежде. У порога стоптанные галоши соседей - будто вороны слетелись на горе.
Мама сидела на кухне с чёрным платком на голове. Постарела за эти годы, осунулась. Морщины на лице стали глубже, а в волосах прибавилось серебра.
Увидев меня, она даже не всплакнула - видно, все слёзы уже выплакала.
— Доченька... — только и смогла прошептать.
Я кинулась к ней, обняла. От мамы пахло валерьянкой и полынью - горько, как сама наша встреча.
— Валюша, — послышался голос от двери. Там стояла соседка Инна.
— Царствие небесное сестрице твоей...
Я отвела её в сени - подальше от маминых ушей. Нутром чуяла - разговор будет тяжёлый.
— Расскажите, Инночка, как... — голос дрогнул, — как это случилось?
Инна присела на лавку, разгладила передник.
— Ох, милая, страшное дело... Генка-то твой, как ты уехала, совсем с катушек слетел. Сперва по-тихому пил, а потом и вовсе света белого невзвидел. На работу забил, только и знал что до магазина да обратно. Машка его пилила-пилила, да толку-то? Как об стенку горох.
Она перекрестилась и продолжила.
— А намедни явился никакущий, еле на ногах стоит. Машка давай его стыдить - мол, сынишка растёт, а ты, ирод, всё пропиваешь. Он психанул, схватил кочергу... — Инна всхлипнула. — Мы на крик прибежали, а уж поздно было. Генку скрутили, в район увезли. А Машеньку... Царствие ей небесное...
Я стояла, прислонившись к косяку. В голове не укладывалось: неужели это тот самый Гена? Мой Гена, который когда-то носил меня на руках, который обещал любить до гроба?
— А что люди говорят? — спросила я шёпотом.
— А что люди... Судачат, конечно. Говорят, не надо было сестру родную обижать - вот Бог и наказал. Только разве ж это наказание? Это беда, Валюша, беда...
За окном каркали вороны. Где-то вдалеке лаяли собаки. А я стояла и думала о том, как странно устроена жизнь: пять лет назад я желала сестре всех бед на свете, а теперь готова была отдать что угодно, лишь бы повернуть время вспять.
— Пойдём в дом, — тихо сказала Инна Петровна. — Не ровен час, мать хватится.
Я кивнула, но ещё несколько минут стояла в сенях, пытаясь собраться с силами.
***
Рассказ Инны оглушил меня как обухом по голове. В висках стучало. "Не уберегла, не простила, бросила..." Машка, егоза, хохотушка, которая в детстве боялась даже муху обидеть, встретила такой страшный конец.
— А мальчонка-то где? — спросила я, холодея от ужасной догадки.
Инна вздохнула.
— В ЦВС забрали, сердешного. Как без родителей остался - сразу органы опеки приехали. Говорят, в детдом определят, как все формальности утрясут.
— Митенька... — прошептала я, вспоминая круглолицего карапуза на фотографии, что мама как-то прислала, несмотря на мои запреты.
Похороны прошли как в тумане. Я смотрела на закрытый гроб и не могла поверить, что там лежит моя сестра.
Бабы голосили, мама едва держалась на ногах, а я всё думала о Мите. Малыш ни в чём не виноват, а остался один-одинёшенек на белом свете.
Вечером, когда все разошлись, я заперлась в своей старой комнате. На стене всё ещё висели наши с Машкой фотографии - счастливые, беззаботные. Достала телефон и позвонила Саше.
— Любимый, — голос дрожал, — тут такое дело... У Маши сын остался, племянник мой. Совсем кроха ещё...
Саша молчал, слушал. А я, глотая слёзы, рассказывала про Митю, про то, как страшно подумать, что родная кровиночка в детдоме окажется.
— Хочу его забрать, Саш. Понимаю, что мы не планировали, что это всё неожиданно...
— Валюш, — перебил он мягко, — ты же знаешь, я всегда на твоей стороне. Если чувствуешь, что так правильно - значит, так и есть. Справимся вместе.
Я прижала телефон к груди, чувствуя, как отпускает тяжесть с души. Вот за что я люблю Сашу - он всегда понимает без лишних слов.
— Только вот свадьбу придётся отложить, — добавил он. — Сначала документы на опекунство оформим, потом уже гулять будем. Чтоб всё по-честному, по-семейному.
— Спасибо тебе, — прошептала я. — Ты даже не представляешь...
За окном шумел ночной дождь, будто природа оплакивала всё, что случилось.
А я впервые за эти страшные дни почувствовала надежду. Может, хоть так смогу искупить свою вину перед сестрой - выращу её сына, дам ему всю ту любовь, которой не додала ей самой.
"Прости меня, Машенька," - подумала я, глядя на нашу детскую фотографию. - "Клянусь, твой сынок будет счастлив."
***
Свадьбу сыграли скромно, без лишнего шума. Только расписались да посидели в тесном кругу.
Не до веселья было - траур по Машке ещё не прошёл. Но я чувствовала, что поступаем правильно: чтобы забрать Митю, нужна была полноценная семья.
Когда привезли его из приюта, сердце защемило - вылитый Генка в детстве.
Те же серые глаза с поволокой, тот же упрямый подбородок. Только взгляд совсем не детский - настороженный, будто у зверька, готового в любой момент спрятаться.
— Здравствуй, Митенька, — я присела перед ним на корточки. — Я твоя тётя Валя, а это дядя Саша.
Мальчик молча кивнул, крепче прижимая к себе потрёпанного плюшевого медведя - единственную памятку о прежней жизни.
Первые недели были самыми тяжёлыми. Митя почти не разговаривал, только отвечал односложно, если спрашивали. По ночам часто просыпался с плачем - снились кошмары.
Я сидела у его кровати, гладила по голове, пела колыбельные, которые когда-то пела нам с Машкой мама.
Саша проявлял чудеса терпения. Каждый вечер возился с Митей - то машинку починят вместе, то конструктор соберут. Постепенно мальчик начал оттаивать.
А потом случилось то, чего я и боялась, и ждала одновременно.
Мы с Митей лепили пельмени на кухне - я показывала, как правильно защипывать края, он старательно повторял. Вдруг он поднял на меня свои серые глазищи:
— Тёть Валь, а можно... можно я буду звать тебя мамой?
У меня перехватило дыхание. В горле встал ком.
— Конечно можно, родной. Если хочешь...
— Хочу, — кивнул он серьёзно. — Ты добрая. И пельмени вкусные делаешь, как моя... как мама.
Я обняла его, прижала к себе, чувствуя, как по щекам катятся слёзы. Митя обхватил меня своими маленькими ручонками.
— Не плачь, мама Валя.
В дверях кухни стоял Саша, улыбался, глядя на нас. А я думала о том, что, может быть, там, на небесах, Машка тоже улыбается, видя, как её сынок обретает новую семью.
Вечером, укладывая Митю спать, я достала старый фотоальбом:
— Хочешь посмотреть, какими мы с твоей мамой Машей были маленькими?
Он закивал, и мы долго разглядывали пожелтевшие снимки. Я рассказывала ему про нашей детство, про то, какой весёлой и доброй была его мама, как любила петь и танцевать.
— А ты похож на неё, — говорила я, перебирая его мягкие волосы. — Такой же светлый, солнечный.
Митя уснул, прижимая к груди альбом с фотографиями. А я ещё долго сидела рядом, думая о том, какие причудливые узоры плетёт судьба: через боль и потери привела меня к новому счастью - быть мамой для Машкиного сына.
КОНЕЦ